А чего боишься ты?
Внезапно похолодало; охуенный колотун. Свечка почти догорела. Единственный свет исходит из телека. Что то чёрно белое… но телек же чёрно белый, значит, он может показывать только чёрно белое… вот если бы он был цветным, тогда было бы по другому… наверное.
Меня знобит, но если я двигаюсь, становится ещё холоднее, потому что я понимаю, что это, на хуй, всё, что я могу реально сделать, для того чтобы согреться. Если не шевелиться, то можно, по крайней мере, успокоить себя тем, что у тебя есть шанс согреться, когда начнёшь двигаться или включишь обогреватель. Главное — оставаться совершенно неподвижным. Это куда проще, чем ползти по полу, чтобы включить этот ёбаный обогреватель.
В комнате кто то есть. Наверно, это Картошка. В темноте трудно говорить.
— Картоха… Картошка…
Ни слова.
— Охуенный дубарь, чувак.
Картошка, если это действительно он, молчит. Может, он умер, но скорее всего, нет, потому что я вижу: глаза у него открыты. Но мне поебать.
Меня знобит, но если я двигаюсь, становится ещё холоднее, потому что я понимаю, что это, на хуй, всё, что я могу реально сделать, для того чтобы согреться. Если не шевелиться, то можно, по крайней мере, успокоить себя тем, что у тебя есть шанс согреться, когда начнёшь двигаться или включишь обогреватель. Главное — оставаться совершенно неподвижным. Это куда проще, чем ползти по полу, чтобы включить этот ёбаный обогреватель.
В комнате кто то есть. Наверно, это Картошка. В темноте трудно говорить.
— Картоха… Картошка…
Ни слова.
— Охуенный дубарь, чувак.
Картошка, если это действительно он, молчит. Может, он умер, но скорее всего, нет, потому что я вижу: глаза у него открыты. Но мне поебать.